Ещё одна не придуманная история

Есть такая тема: что для нас рыбаков рыбалка означает?

У каждого собственный ответ. Для кого-либо хобби, для кого-либо страсть, для кого-либо метод заработать на жизнь…

Для меня рыбалка – увлечение всей жизни, с которым связано много чувственно окрашенных событий, встреч, знакомств.

Был таковой случай со мной в юные годы. В эти деньки – вроде как отмечаем денек народного единства – показалось уместным поведать.

У меня со студенческих лет были друзья – Игорь Тен и Володя Шмидт. Тогда нам не было и 30, мы все только не так давно обзавелись семьями, но уже адски утомились от домашней жизни. А здесь мои супруга с сынишкой уезжают к её родителям в другой город, я остаюсь один дома и (сладкий воздух свободы вскружил доктору Плейшнеру голову) зазываю собственных друзей к себе на чисто мужские посиделки. Мужчины были рады приглашению, под благовидными предлогами отпросились у жён, встречу назначили на пятницу, вечерком.

Я намедни съездил на рынок, накупил овощей, зелени, мяса. Из спиртного тогда стильно было выпивать портвейн. Купил «Агдам», не помню точно, сколько бутылок, но отлично помню, как сливал его около магазина в огромную полиэтиленовую флягу, чтоб нести было легче и места чтоб меньше занимал.

И вот мы собрались, приняли по первому бокалу портвейна и сели на кухне готовить закуски. Я режу огурцы с помидорами на салат, Володя чистит картошку, Игорь готовит баранину с корейскими специями. А по ту сторону окна расчудесный летний вечер, ещё не поздно, солнце уже не так очень печёт. Лёгкая доза спиртного добивалась выхода молодецкой энергии, а дома, в квартире простора для этого решительно не хватало. Мы решили захватить с собой все наши заготовки и выдвинуться на домашний водоём, благо до него было рукою подать, не больше 10 минут хода. Я ещё автоматом прихватил с собой удочку, вдруг и до неё дело дойдёт…

Пришли на сберегал, избрали место у заводи. Мужчины взялись обустраиваться, собирать дрова для костра. Я с удочкой сел на берегу. И нужно же было такому случится – попал, видимо, на вечерний клёв белорыбицы: сорога ловилась вперемежку с подъязком на каждой проводке. Мерная упитанная сорога скупо хватает червя, непоколебимо топит гусиное перо и бойко сопротивляется при вываживании. Друзья уже издавна разожгли костёр, расположились за импровизированным столом, выпили не по одному стаканчику, а я всё никак не оторвусь от рыбалки. Выручило, если здесь уместно это слово, только одно – очередной трофей оборвал мою священную клинскую ноль-семнадцатую леску, и я поневоле подсел к костру.

Присаживаюсь, слышу: разговор меж ними идёт некий необыкновенный для тех русских времён. Володя Шмидт – из поволжских германцев. Тех, что обрусели ещё с екатерининских времён. Но приехал в Новосибирск поступать в университет из Киргизии, из города с соответствующим киргизским заглавием Фридлянд. И вот он ведает семейную историю, как его протцов, да каких там протцов – деда с бабкой с молодыми детишками во время войны вывозили эшелонами в теплушках в Среднюю Азию. Многие гибли в пути от голода и заболеваний. Тех, кто выжил, расселяли по кишлакам, а то и просто в степи на полустанках оставляли.

Игорь Тен – кореец. В Новосибирск приехал из Казахстана, из города Кустанай. Вдруг оказывается, что судьба его протцов очень похожа на судьбу Володиных – их тоже вывозили эшелонами с Далекого Востока в Среднюю Азию в предвоенные годы.

У обоих полностью благополучные и обеспеченные по русским меркам семьи, ни намёка на диссидентские настроения. Но трагическая история депортации в леденящих душу подробностях вполголоса передавалась от старших поколений младшим. Я помню своё тогдашнее личное восприятие схожих историй. Мне казалось, это происходило очень-очень издавна, как-то сразу после Ивана Сурового, Петра 1 и Российскей войны 1812 года. А позже была величавая октябрьская революция, и наступили светлые и счастливые социалистическо-коммунистические времена, в которые я родился, вырос и повзрослел.   

До меня дошла очередь. Я вспомнил, как мать говорила, ей в 42-м 5 лет было, жили они с бабушкой и младшим братом в оккупированной белорусской деревне. Что-то там случилось: или узнали немцы, чьи супруги против них вели войны, или ответить им было надо на партизанские вылазки. И повели они деревенских баб и детей на окраину деревни расстреливать. Но в последний момент германский офицер, командовавший этой экзекуцией, отменил казнь. Подфартило, что он был из вермахта, боевой офицер. Он квартировался в доме моей бабушки, обычный мужик был, угощал маму и дядьку (ему тогда совсем два годика было) германскими конфетами, бабушке продуктами помогал. Вызнал их, видимо, пожалел. Был бы эсэсовец, всех бы расстреляли, а может даже ужаснее – сожгли бы живьем в каком-нибудь сарае.

До конца 80-х годов мне во всяких там анкетах и автобиографиях непременно было надо заполнять строчку: были ли вы либо ваши сородичи во время войны на оккупированной местности? Я писал, дескать, да, маме было 5 лет и её чуть ли не расстреляли фашисты. Вроде бы оправдываясь за неё и за себя. Имея в виду при всем этом, что может найтись какой-либо деятель в парткоме либо в первом отделе, и предъявить мне это пятно на биографии, когда будет решаться вопрос о допуске к секретам либо повышении в должности.

Да, необыкновенный был разговор. Мы – юные здоровые тридцатилетние мужчины, в нас уже практически по бутылке портвейна. А мы сидим с сумрачными лицами и вполголоса рассказываем друг дружке печальные семейные истории.

Я распотрошил сорожек, присолил их изнутри и с боков, и когда от костра остались горячие угли, стал поджаривать на заточенных веточках. Для мужчин, не балованных рыбацкой кухней, это блюдо стало откровением. Едят, хрустят поджаристой корочкой, прихлёбывают вином, причмокивают от наслаждения.

Ещё я поведал парням про собственного деда, маминого отца. Я его совершенно не помню. Мне три года было, когда он умер. Утоп на рыбалке, на реке Тунгуска. Ветер поднялся, волной лодку перевернуло. Был он тогда молодее, чем я на данный момент…

мой дед Сычёв Андрей Игнатьевич

Он всю войну прошёл боевым офицером в войсках НКВД. А после войны служил начальником лагеря для политзаключённых под Красноярском.

Здесь я ощутил, что в общении нависла какая-то сумрачная пауза. Как то трудно всё стало. Мы же друзья, едим с 1-го стола, пьём из одной фляги. А здесь такое.…

Мы же именно в этот момент начитались Солженицына, Шаламова, Бека…

Ну что, мне сейчас ещё и за деда оправдываться?!

Нет, естественно. Эта идея только краем промелькнула. Мы понимали, что жизнь из-за войны была жестче устроена. И не нам нынешним судить о тех временах.

Может, не пошли бы мы тогда на реку, не возьми я с собой удочку, не ели бы мои друзья свежепойманную и поджаренную на углях рыбу, и не было бы этого принципиального для нас разговора, который мне запомнился на всю жизнь.